[Нерпочка]

Долготерпение (терапевтическая сказка)

Долготерпение (терапевтическая сказка)

------------------------------

Свидание было в кафе. В пять вечера в летний воскресный день, видимо, народ можно было затолкать в кафе только очень большими усилиями - потому что кафе было пустынным. Клиентка – миловидная девушка лет 20-ти. Неестественная стройность выдавала в ней спортсмена или модель, а неподвижный взгляд – клиента. Они иногда встречались в кафе – кондитерской; чай, кофе и какой-нибудь десерт отдавали столик в их безоговорочное распоряжение. Во всём этом был какой-то французский колорит, - кафе, молоденькая девушка и седеющий господин. Но, по-видимому, это их не очень волновало, а может, даже и устраивало.



В прошлый раз они говорили о парне, который девушке давно и безнадёжно нравился, который после очного выяснения зашкаливающей серьёзности её намерений начал её избегать и с которым она вступила в успешную Интернет-связь под каким-то ником. Она всё хотела раскрыться перед ним и всё боялась, что всё кончится быстро и конкретно. А парень, всё настаивал и настаивал, чтобы «Гульчитай приоткрыла личико. Они уже и говорили по телефону. Парень, видно, был ещё та «вещь-в-себе», голоса её по телефону совершенно не узнавал. «Ах, ах, ах, что мне делать, что мне делать, что мне делать»,- повторяла она и комкала в руках маленький платочек, совсем как героини сказок Андерсена. Девушка была поэтическая натура. Ей хотелось любить и быть любимой, но как-то по-особенному, не так, как у всех. У всех было прозой. Конкретно решить конкретную задачу – переспать с намеченным мужиком, выйти правильно замуж, квартира, машина, работа, здоровый ребёнок, отдых в Анталии. В этой прозе жизни ей было неуютно.



«Доктор,- сказала она, - я принесла с собой рассказ. Это мой рассказ. Знаете, я читала этот рассказ ему по телефону, и он меня слушал, долго, вечером, почти ночью». Она смотрела на меня долгим грустным немигающим взором. «Что мне делать, доктор?» - «Вам понравился такой вечер?» - «Очень понравился. Я боюсь, что больше такого не повторится.» - «Почему?» - «Ну, как-то… ощущение неповторимости. Нужно что-то другое, нужно новое, а я не умею. Мой рассказ был как ниточка, он слушал, я говорила, больше нас ничего не связывает, только эта тоненькая ниточка».



Как молния, в голове пронеслось – Шахерезада.



«Чего Вы от него хотите?» - «Быть ему нужной». – «Вы серьёзно? Вам это было бы уже достаточно?» - «Хотя бы это?» «Слушайте, а Вы готовы будете рассказывать ему всякие истории 1001 ночь подряд?»



Она опешила, явно не спешила с ответом. Потом, наконец, не отрывая взгляда от какой- то точки у меня на ухе, прошептала. «Я не готова. Очень хочется, но не готова». Помолчала и снова прошептала, наконец, посмотрев мне в глаза: «Помогите, доктор».



Долгое-долгое молчание. Так что можно было выпить всё кофе. «Откуда я возьму столько историй?» - «Шахерезада была ведь молода, откуда она брала?» - «Помогите, доктор».



И тогда доктор начал рассказывать сказки для Шахерезады.



Сказка первая. Долготерпение

Дело было давно. 30 лет тому назад. В то милое застойное время люди были честнее и беднее. Те, кто шёл учиться на юриста – учился, чтобы преступников уметь ловить или, наоборот, чтобы честных людей защищать, во врачи шли по медицинским показаниям, а в физику шли романтики узнавания тайн мироздания. Те, кто хотел заработать шли в торгаши. И всё было понятно и прозрачно. Не то, что ныне.



Наш герой был романтик. Он был уверен, что разгадает одну из загадок мироздания, что встретит девушку, которую полюбит, на ней и женится, что напишет книгу и положит свой камень в здание светлого будущего человечества.



Жизнь его складывалась всё время счастливо, но с какой-нибудь подкавыкой, то есть всё шло хорошо, а потом, как гром среди ясного неба, что-нибудь случалось. Удар-то он держал, но успешным называться мог вряд ли.



«Мастера и Маргариту» он не читал, - книга была фактически под запретом, но в то июльское утро шёл по бульвару с букетом таких же цветов. Кому он их нёс, было покрыто мраком, он об этом позже никогда не помнил, а, может, не помнил уже и тогда. Он нёс цветы и встретился глазами с ней. Это было не знакомство – знакомы они были с тех времён, когда девочку старшие брали с собой в университетский лагерь отдыха; это была Встреча. «Ты кому несёшь цветы?» - прошептали мягко зелёные глаза, - конечно же он нёс цветы ей. Таков закон жанра.



Они начали встречаться душа в душу. Вряд ли кто мог сказать, что они не были счастливы этими встречами.



Как-то зимой от неё кто-то позвонил (в те времена у многих не было домашнего телефона, не говоря уже о мобильном, вот и у неё не было), позвонил и попросил прийти - она больна. Он тут же пришёл. Она была не в себе. Схватила его руку и судорожно гладила. Ни до, ни после, ни здесь, ни там, никто ничего подобного не проделывал с его рукой. Лицо её было серым, некрасивым, осунувшимся. А душа рвалась, трепетала. В тот же день он был в гостях и познакомился там с очаровательной девушкой, милой, раскованной, тяготеющей к нему и умеющей «вкусно» поговорить. Он провожал девушку домой и по пути, внутри милой болтовни отчётливо понял, что продолжения не будет, что он не хочет никакого продолжения, что всё это нехорошо, что всё это предательство той, больной. И в этот момент он для себя и назвал происходящее впервые старым добрым словом «Любовь».



Она здоровела и крепла быстро и вскоре уже они играли в снежки. А как-то вечером, пожилой таксист, подвозивший его с её дня рождения, спросил: «Кто она тебе?» - «Невеста».



Дело было простое, очевидное, старое как мир, с понятным продолжением. Однако мы уже говорили, что в жизни нашего героя всегда возникала какая-то закавыка, в самые нежданные, в самые неподходящие моменты. Светлым майским вечером девушка сказала: «Ты знаешь, я бы хотела, чтобы ты был рядом со мной до самой смерти». И на этой мажорной ноте незамысловатая часть этого романа закончилась. Ибо когда в следующий раз наш герой пожаловал в гости к своей «невесте», то она его не пустила на порог. Оказывается, абсолютно всё, что нужно, можно выяснить на лестничной площадке, и дело с концом.



Больше он никогда не переступал порог её квартиры.



Много позже бедняга по случаю узнал, что у её отчима была сложная форма психического заболевания, заключающегося в том числе и в том, что он в собственном доме прятал дорогие вещи, так чтобы возник вопрос, куда они пропали и можно было вдоволь порезвиться в поисках. Вот наш герой так и попал под подозрение и был отставлен от дома. В их отношения вкралась недоговоренность, - когда что-то происходит, но об этом говорить нельзя. Недаром Фёдор Михайлович Достоевский в «Великом инквизиторе» говорит о «тайне» как традиционном оружии злого духа.



Она часто плакала после прощаний с ним. Тяжёлым грузом стала его претензия быть избранным и единственным.



В те времена народ наш любил «Театр на Таганке», скорее, потому что так было принято – всякий приличный человек должен был побывать на Таганке и её похвалить. Таганке позволялось дерзить власти, и зрителям казалось, что уже и они стали на рупь смелее и дерзновеннее. И когда Таганка приехала в их город, то за билетами стояли сутками, их брали боем, или по особому знакомству. Некоторые, я сам как-то был в их числе, нагло билетов не брали, а забирались в окно фойе прямо по пожарной лестнице. Когда приехала Таганка, наш герой с бою взял билеты на пару спектаклей, на себя и на неё. И вдруг, как обухом по голове, открытие – она достала тоже – но только на себя.



Наш герой, бился в догадках. Мировая литература подсказывала – «она тебя не любит, нужно её красиво отпустить к тому, к кому тянется её сердце». «Живой труп» Толстого и «Что делать?» Чернышевского указывали генеральное направление - уйти кардинально из её жизни, лучше всего погибнуть, чтобы её не смущать. Но ради кого надо исчезнуть? Романтическая натура перебирала друзей, - с кем его возлюбленная могла быть счастлива? И вот, когда он уже было понял, к кому тянется сердце девушки, конечно же, это должен был быть самый близкий и достойный, к кому он писал стих что-то типа «пока свободою горим…», девушка сделала неожиданное признание. Конечно же, письменное. Точь-в-точь как пушкинская Татьяна, только наоборот. «Родной мой, - писала она, - я с юных лет другому отдана, моё сердце принадлежит другому, он сейчас в армии. Я не могу с тобой встречаться, это нехорошо, мне не по себе. Я должна ждать его возвращения в одиночестве».



Как уважал он её, как он её зауважал ! Некрасовские «женщины», декабристские жёны встали перед ним в полный рост и дружно шагнули в его жизнь со страниц книг и даже хрестоматий.



И он решил – «она будет ждать того парня, а я буду ждать её».



Время пошло.



Что такое время в юности? Тьфу, на один зубок. Летит как ракета. В его игнорировании всяких возможностей сближения с девушками был отблеск трагической таинственности. Он похож на Гамлета, говорили в одной компании, и ему это нравилось, укрепляло. Он начал писать рассказы, и даже сказки. И первая была про Нарцисса. «Через два года она ко мне вернётся, - говорил он себе, - когда там всё прояснится». Это чувство, что «там» всё прояснится в его пользу, не покидало его сердце ни на минуту.



Ровно через два года с того дня, когда был отлучён от дома, наш принц вышел на Встречу. В тот день она сдавала экзамен. Он знал досконально маршруты её передвижения по городу, и двинулся встречным маршрутом. Они встречались с ней в этот день десятки раз, но глаза её были от него закрыты – она его не видела, она его не узнавала. Или делала вид. И когда день заканчивался, а за ней закрылась калитка бабушкиного сада, - он взвыл. Сейчас трудно установить, что за тоска переполнила его душу, я видел только однажды его записи об этом дне: «Любовь моя не стала меньше, но из неё разом ушло будущее». Он взвыл, и небо ответило громом. Он взвыл, и разразился ливень невероятной силы и интенсивности. Он шёл под дождём, промокший мгновенно до нитки. И с каждым грозовым раскатом чувствовал облегчение души. Эта гроза разряжала его отчаяние – ни до, ни после он никогда не был столь близок с природой.



Сила его отчаяния была равна силе уверенности в своих безграничных силах. Ему казалось, что он может всё, кроме одного – он не может вернуть себе её расположения. Что оставалось делать – он стал жить с этой горчинкой.



Слухи, слухи. До него доходили слухи, что она стала встречаться с одним его добрым знакомым. Слухам он обречённо поверил и решил – не буду скатываться в омут, выбирая этого парня, она знала о наших с ним добрых отношениях, вина на ней, а не на нём, да не станет женщина между нами. И с этим чувством повёз этому парню инициативным порядком передачу на военные сборы. Так шли годы. Его любовь приобрела странные очертания – она защищала его от того, что было у других. Ему были неинтересны другие девушки. Или она, или никто. Если ему и снилось что-то счастливое, то это были сны про прошлое – как они танцевали с ней на площади 9 мая, и как вся площадь вместе с ними радовалась и танцевала, или как они играли в снежки. Кажется, тогда он и написал свой стих, поражавший и японцев своей краткостью: «Пустившему стрелу к покою нет возврата».



В его дневниках я обнаружил и другой стих: «Есть в одиночестве изысканная прелесть». Не знаю, может быть, это и становилось со временем для него так. Но, видимо, не совсем. Он не смотрел «Форест Гамп» – этот фильм тогда ещё не был снят. Но он начал жить в стиле и духе героя этого фильма. Как-то, на военных сборах, он попал на концерт барда, заинтересовался, прослушал кучу плёнок – они пели про то, что у него на душе. «Она должна их услышать». Смутное ожидание того, что глагол, жгущий сердца людей, дотронется до её сердца и что-то изменит в нём, придавало ему силы. И он создал в своём городе Клуб авторской песни. Создал с единственной целью – чтобы она побывала на концерте. Он стал режиссёром концертов – прослушивая репертуар, выстраивая песни в определённый сюжет, писал комментарии ведущего. Каждый концерт – был концерт для неё, каждый концерт он готовил так, как если бы она пришла. И чудо произошло – она пришла.



Они гуляли по аллеям и наслаждались роскошью общения. Но, помните, по закону жанра, без пяти двенадцать принцесса должна исчезать с бала, чтобы там, в невидимой темноте превратиться в неразличимую Золушку. И вот часы стукнули двенадцать, или час, или два, неважно, главное, и это было ужасно, часы стукнули что-то своё, и она опомнилась. «Ты, знаешь, извини, для меня ничего не изменилось, - внезапно сказала она, - мне пора спать». И ушла. В ту ночь Вселенную потряс взрыв сверхновой. Это выглядело так – звёзды начала заволакивать некая слабая пелена, и пока её было немного, можно было различить – вот чистое небо, а вот звёзды просвечивают через пелену. А когда пелена заволокла уже всё небо – начало казаться, что как будто так и надо, как будто это нормально, что звёзды светят тускловато. Он ей сказал: «Смотри!» Больше они никогда не смотрели вдвоём на звёздное небо.



Он больше не питал надежд, но невыразимая сладость наполняла его сердце. когда она оказывалась рядом, даже в пределах одного телефонного звонка. «Что мне ещё надо, когда мне и так хорошо и спокойно от того, что она вообще есть». Иногда она ему звонила, и они говорили о чём-то, наверное, о жизни.



Но время летело неумолимо.



Как-то в разгар лета к нему пожаловал гость с чёрной вестью. О том, о сём говорили они и, между прочим , гость рассказал, что, будучи на отдыхе, был поражён от того, что такое ангельское создание, на которое уж совсем никогда не подумаешь, спит с мужиками, одним словом. Он поверил гостю враз. Когда гость исчез, взял ножницы и старательно вырезал все её фотографии. Он отрезал и отрезал её от себя, но ничего не выходило. Назавтра во сне перед ним снова появлялись целыми и невредимыми фотографии, где они рядом. Как он понимал Окуджаву с его: «Сто раз я нажимал курок винтовки, а вылетали только соловьи».



И тогда она ему позвонила. Она сама ему позвонила. Она посмела ему позвонить. Ужас и счастье испытывали его сердце одновременно. Чего-то вздумалось ей принести ему подарок – отдарить подаренную ей им в юности книгу со стихами и рассказами юного поэта-романтика 20-х, внезапно и бесцельно погибшего и всё же кем-то сохранённого для потомков, кажется женщиной, прожившей долгую-долгую жизнь, после него и не с ним. Он был чист, наивен и безоговорочно верил в светлое будущее. Таким и успел уйти из жизни.



Девушка со своим подарком снова переступила порог его дома, через много лет.



Что должен был делать наш герой? Что бы Вы сделали на его месте? - Он спросил девушку, правда ли это? и Она сказала: «Да». «Да, а чем я лучше или хуже других! Да, а что тут такого! Да, а почему бы и нет!» Она так сказала. И ноги её внезапно опухли, и она уже ничего не говорила, и даже не стояла, а только сидела. Он смог вымолвить: «Потому что я ещё жив. Я верил, что ждёшь Его, не пришедшего к тебе из армии, и я ждал тебя. Я верил тебе больше, чем ты сама себе». Больше он никогда её ни в чём не упрекал. Он поил её чаем и кормил её яблоками. И ему стало все равно. Она боялась слова: «Любовь» и говорила так: «Я думала, что у тебя всё прошло».



А в конце: «Извини, что так вышло». А он в ответ: «Знаешь, что бы ни произошло, можешь рассчитывать на мою помощь».



Если бы меня спросили, похоже ли это на восточные единоборства, я бы точно ответил: «Нет». В этом сплетении судеб у каждой была своя партитура.



Как-то осенью она позвонила к нему и сбивчиво объяснила, что нужна помощь, причём наиделикатнейшая. У ней воспаление придатков и срочно нужно лекарство, такое-то и такое-то. Он толком не знал, что такое придатки, но знал, что лекарство гинекологическое и нужно срочно. Большой комсомольский начальник, спрошенный о лекарстве, долго удивлённо смотрел на героя – лекарство оказалось против гонореи.



Отдавая лекарство девушке своей мечты, он спросил, «а почему ты не обратилась к тому парню, с которым живёшь?» На что и получил простой и незамысловатый ответ: «А он не может достать такое лекарство, а ты можешь».



Периодически она звонила ему поболтать о том, о сём. Каждый такой звонок успокаивал душу на ближайшие сто лет, так ему тогда казалось.



Особо тепло говорила она в новогоднюю ночь – какой-то тумблер в нём переключился, он забылся и попросил: «Приезжай сейчас ко мне, бери такси и приезжай, - на что она резонно удивилась, «как так приезжай?», «я ведь не одна».



Он написал в своём дневнике: «Раздался звонок, а потом раздалась тишина».



Бывали века, когда говорили «сон в руку». Но век наших героев – век, когда «фильм в руку». Он посмотрел «Осенний марафон» и ощутил кость в горле, которую ни проглотить, ни выплюнуть. Весь сюжет со временем испарился, но, когда он рассказывал мне о тех временах, то только память сострадания к героине фильма, которую годами мучит возлюбленный, не способный ни уйти к ней от жены, ни оставить её в покое, окончательно и бесповоротно, раз и навсегда, - только память сострадания осталась в нём. Героиню играла, кажется, блистательная Марина Неёлова. Мучения героини Неёловой эхом отзывались в нём. «Я не могу с этим покончить – буду умолять её бросить меня окончательно и бесповоротно», - так думал он, когда она снова позвонила и спросила, почему голос его такой грустный. И голос его тут же стала ещё грустнее, а потом стал грустным и счастливым одновременно. Что осталось в его памяти от того разговора через многие десятилетия, когда рассказывал он мне эту историю в вечернем кафе посреди музыки, с бокалом чёрного как смоль чилийского вина? Он помнил её совет не застревать в настоящем, не брать в голову, потому что будущее светло и прекрасно.



Она просила его написать ей научную работу про будущее, которое, без сомнения, должно быть светлым и прекрасным. И он не спрашивал, почему этого не делает тот мужчина, который сейчас рядом с ней – он знал ответ про то, что «он этого не может, а ты можешь». День и ночь, месяц за месяцем он писал про то, во что верил, про то, что будущее, несмотря ни на что, светло и прекрасно. Он видел его ростки вокруг, описывал их и полагал, что они разрастутся, а не зачахнут. И, наконец, ранним апрельским утром следующего десятилетия он закончил свою работу.



Для передачи работы он предложил встретиться на вечере смеха. Много позже про это - про круг, колесо, которое крутит, смех и вернисаж, пропела Лайма Вайкуле. На вечере смеха он был один. Она пришла, когда вечер закончился, и смех иссяк. Как-то, вспоминая об этом, наш герой мне говорил: «Знаете, чем я спасаюсь с тех времён? В трудные минуты раскрываю Гашека «Бравого солдата Швейка», смеюсь, и всё в порядке».



Она взяла работу, и он решился. Он стал на полтора часа Неёловой из «Осеннего марафона». Он говорил ей, как он её любит, как любил её всегда, все сто лет своего одиночества, и как просит его оставить, уйти из его жизни насовсем, ни о чём и никогда его не просить, забыть его телефон, адрес, потерять его фотографии, выбросить письма. Он умолял её сделать это. Один раз и навсегда. Она рассказывала ему про свои годами проплаканные глазки. А потом остановилась и сказала: «Хорошо».



Спустя пару дней наш герой встретился в полуночной забегаловке с задушевным другом, другом юности, свидетелем их истории, литератором, приехавшим на день-два по случаю в их город. Литератор не поверил, что это конец – «таким конец не бывает».



К нему первые годы приносили разные люди вести о ней. Так рассказали, что она была беременна и ждала у загса своего жениха, подавать заявление – он не пришёл, у неё случился выкидыш. И когда посреди кошмарных дней и недель верная подруга спросила: «Почему она не позвонит Ему», - то героиня, - начала рыдать навзрыд и сквозь рыдания отвечала, что «не может, не имеет права, хочет, но не может, нельзя, только не Ему». И когда ему рассказывали эту весть, то он понимающе кивал. В его сердце что-то оборвалось, «хватит, довольно с меня, караул устал».



Как-то он встретил девушку с мягкими зелёными глазами, полюбил её и решил жениться. Дело было за кольцами. Нужно было купить подходящие кольца. В их городе в те давние годы было два ювелирных магазина – он не нашёл то, что ему нужно в том, в котором обычно всё было и в котором все всё находили. Он не нашёл и поехал в другой, дальний. И в тот момент, когда он подбирал обручальные кольца, туда вошла Она. Как привидение, погружённая в свои мысли, побродила она по магазину и вышла, не заметив его. А может это и было привидение.



Прошла целая вечность, целая жизнь. Родились и выросли дети, подрастали внуки. Настало время, когда друзья, приятели, знакомые начали уходить в мир иной. И как-то его позвали на 40 дней. Когда поминки были в разгаре, вошла Она. И села у входа в комнату, с краю. Ровно через 20 минут он должен был уходить – дела, деловой человек. Когда он пробрался в коридор, она выскочила за ним. «Ты уже уходишь?» Он посмотрел на неё. Она была тяжело больна и не слишком ухожена. Что-то пронзило его через распухшие её руки, без украшений. «Я не хочу, чтобы она умирала», - такой ясности и отчётливости желаний давно не было в его сердце. Он посмотрел ей в глаза и сказал: «Знаешь, можешь рассчитывать на меня, пока я жив, до самой моей смерти». Вы видели когда-нибудь человека, пронзённого молнией? Дрожь прошла по её телу, и голос её перехватило. Она поцеловала его в губы, впервые за жизнь, и они расстались.



Тем же вечером он открыл 13-ю главу Первого послания к Коринфянам апостола Павла. Главу про любовь. Он прочёл : «Любовь долготерпит». И понял. И с ужасом понял. Что сам, что собственными руками. Что там, когда-то в далёкой молодости не дотерпел. Не выдержал испытания долготерпением. Что то, что мы переживаем обычно, - лишь предпосылка любви. Но сама любовь как награда, как итог, как то переживание, о котором невозможно рассказать, не испытывавшему её простому смертному, это самая любовь – дар, который появляется после того, как ты прошёл испытание и выдержал.



«И что, это конец сказки»,- спрашивал я у нашего героя? - Как-то всё просто, назидательно. «Вы правы, не конец». «Она теперь есть снова в моей жизни, но мне от неё ничего не надо, лишь бы она была жива ».



«А жена как же?» - «Знаете, я открыл для себя преудивительную, прелюбопытнейшую вещь. Сначала меня поразило, что они одеваются одинаково, выбирают одинаковые шарфы, одинаковые цвета одежды, моя жена и девушка из моей юности. Потом обнаружил, что у них одинаковые глаза. Потом, что у них матери имеют одну и ту же профессию и даже характер. Потом, да что потом, и так далее и тому подобное. Вы верите в Бога?», - «Да, как Вам сказать, на словах верю, а на деле…» Но он не стал далее слушать мои умничанья,- «Достаточно и на словах, хотя бы уже и на словах». – «Я, знаете ли, понял, что Господь меня пожалел, помилосердствовал, так сказать, прямо скажем ни за что, и послал мне жену в утешение». «И утешил?», - «Утешил».



Последняя наша с ним встреча была на улице – он летел куда-то, но, завидев меня, свернул с заданной траектории, махнул рукой и причалил ко мне. Начал с ходу. «Знаете, писатель, что я забыл, то есть не успел Вам рассказать. Самое удивительное. С некоторых пор у меня начали появляться в жизни молодые друзья, парни и девушки, мужчины и женщины. То годами всё стояло в отношениях с людьми, а тут как что-то обвалилось. Разрыв в возрасте колоссальный, а ведь друзья. В чём-то, конечно, и воспитанники, подопечные, но друзья. И вот я совсем недавно задумался над их датами рождения и ахнул. Вы и представить себе не можете, что я открыл – каждый из них рождался через 9 месяцев после каких-то ключевых минут радости в нашей с Ней истории. Все они непостижимым образом дети той радости, хоть физически и родились не от неё и не от меня. Всё было не зря. Пока, писатель». И, успев вскочить на подножку отправляющегося автобуса, растворился в вечерней осенней мгле.



Есельсон С.Б.

Статья опубликована в Международном журнале «Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия» №9.



Взято отсюда: http://hpsy.ru/public/x2672.htm

Не знаю, насколько она терапевтична. Но что-то в ней есть. засунула сюда, чтобы не потерять.



Интересно, наверное, я тоже где-то недотерпела ....